Глядя на нее, я вспоминаю мамину маму. Маленькая. Я такой вижу ее – маленькой. Детские ладошки, пальчики – маленькая женщина. Светло-карие глаза с лучиками морщинок вокруг. И взгляд. Взгляд девочки, которая встречает на своем пороге незна- комцев. Чуть смущенный, настороженный и в тоже время любо- пытный. Ее мама всегда говорила: «От чужих хорошего не жди». Так ли это? Именно этот вопрос я вижу в ее глазах.
– Ануш джааан! – кричу я, открыв калитку. – Ай Ануш джааан!
Из дверей дома высовывается голова другой Ануш – Анушик, той, что назвали в честь бабушки. И только потом откуда-то из глубины дома выходит та, кого я звала. В кипенно-белой косынке и таком же переднике. Значит, я вовремя. Ануш делает сметану. Или творог, или режан. Смущенно смеется, когда я прошу снять процесс на видео.
У Ануш трое детей. Две дочки и сын. А еще пятеро внучек и один внук, с чудным именем Людвиг. Восемь лет назад она похо- ронила мужа с тем же именем, который сгорел буквально за год от рака мозга. И теперь у нее есть только маленький Людвиг, Лю- то, двухлетний малыш с ямочками на щеках, который каждое ут- ро стучит в мои ворота и кричит: «Танаааа!»
Ануш всего пятьдесят два, я смотрю на нее и с ужасом думаю, что ее жизнь как женщины закончилась тогда, восемь лет назад. Когда ей было примерно, как мне сейчас.
Больше никогда мужчина не обнимет ее крепко, не поцелует. В сорок четыре Ануш суждено было быть бабушкой, мамой, но больше никогда – любимой женщиной. И меня охватывает ужас от выражения «никогда не...». Может, поэтому я вижу в ней свою бабушку? Ставшую вдовой в сорок, с четырьмя детьми на руках.
Как-то я, как положено соседке, принесла Ануш пирог. Ничего особенного, просто шарлотка. Я удивилась, когда она сперва по- нюхала его и только потом попробовала. Я списала это на вос- приятие. Я тоже сначала нюхаю то, что ем, особенно незнакомое. Но в другой раз я принесла торт с безе. Тут она даже нюхать не стала, коротко отрезала: «Я такое не ем». Мне было обидно – это тот торт, от которого невозможно оторваться. Я даже слегка ра- зозлилась – смотрите-ка, капризничает или, хуже того, брезгует! Но я не раз сталкивалась с ревнивым отношением хозяек к чужой выпечке, и именно этим объяснила себе ее каприз. И только по- том, позже, я поняла причину: Ануш не ест яйца. Ни в каком ви- де. И выпечку нюхает поэтому. Запаха яиц она не переносит.
Ануш дважды хоронила своих детей. Одного, когда ему не бы- ло и полугода, крошечного мальчика, умершего от какой-то ки- шечной инфекции. А еще девочку, годовалую, которая умерла от сальмонелеза. И это было не пятьдесят лет назад. Ее младший сын почти ровесник моему...
Где-то к двенадцати дня в деревне время для кофе-мофе. Соби- раются соседки – кофе, сладости, последние новости, потому что не просто кофе, а кофе-мофе. А для меня каждый раз это новые откровения. Ни дня не проходило, чтобы я не узнала хотя бы новую поговорку, слово или еще что-то, ценность чему знаю только я.
Круг у нас узкий. Только «близкие». Я, Ануш, Армине и ее ма- ма, которую я почти с первой встречи почему-то зову «мам джан». Хотя всю жизнь я говорила, что мама у человека одна и не понимала, как невестки могут называть свекровей этим драгоцен- ным словом.
У мам джан шестеро дочерей и теперь еще я – «пстик бала» (маленькая детка).
В общем, ничего необычного, просто соседские посиделки. Но настроение задает Ануш, в одно мгновение меняя его с хмуро но- ябрьского на радостно-солнечное. Ануш пришла в смешной дет- ской шапке своей внучки! Такой, знаете, с двумя помпонами-уша- ми. Серьезная Ануш! И, конечно, этот ее вид вызывает у меня бу- рю радости и смеха. Ануш отвечает на мою реакцию улыбкой:
– Ай, Таня, я только искупалась, после коровника, голова мок- рая, а свою я постирала. Люто тоже очень смеялся, когда увидел.
И вот когда мы уже выпили кофе, обсудили погоду, последние фото соседок в фейсбуке, порадовались за обновки Армине, у ме- ня зазвонил телефон. Я радостно говорю в трубку: «Аннушка, привет» и выхожу из кухни.
Возвращаюсь с улыбкой – Аннушку я нежно люблю и всегда рада слышать.
Ануш, видя мою улыбку, спрашивает:
– Это кто звонил? Сестра?
– Почти, Ануш. Не по крови, но сестра. Я два года прожила с
ними в Ереване. Видишь, какая я счастливая? У меня там сестра есть, и здесь есть сестры и даже мама!
– Армине, у нее что, мамы нет? Там, в России? – тихо спраши- вает Ануш, надеясь, что я может не пойму, ну или, в крайнем слу- чае, не услышу.
– Есть, как нет? – громко отвечает Армине, сквозь шумно лью- щуюся воду, которой она моет новую порцию фруктов к столу (на столе всегда должно быть много еды).
И тут вступаю я:
– Ануш, у меня две мамы есть, плохо разве? Но моя тамошняя мама не любит меня так, как мама здешняя. – говорю я и осе- каюсь. Как-то совсем по-детски вылетела у меня последняя фра- за. Но поздно. Недоумение повисло в воздухе.
– Это как, Таня? Разве так бывает? Ты что, ей не звонишь? Или она с тобой не говорит?
– Бывает, Ануш. Звоню, разговариваем. И она меня любит, по- своему, как умеет. Просто по-другому ее никто не научил. И по- тому она так, как мам джан, не умеет.
– Не понимаю. А кто должен был научить?
– Ну, ее мама и мама ее мамы. А они тоже не умели...
– Таня, а так что, бывает? Чтобы мама не умела любить своего
ребенка? Это как?
– Бывает, Ануш, бывает. – Я пытаюсь подобрать слова, чтобы
объяснить. Ануш неплохо понимает по-русски, но вряд ли пой- мет, если я начну пускаться в дебри детско-родительских отно- шений. И я пытаюсь по-простому:
– Понимаешь, у нас, наверное, не очень принято «целовать де- тей в попу». У нас, во времена моего детства, детей воспитывали, а не «держали». Понимаешь? (в армянском языке по отношению к детям не говорят «воспитывать», а употребляют глагол «держать», то есть «ухаживать», «охранять», «поддерживать», «защищать»).
– Нет, ай Таня, не понимаю!
И тут я все же пускаюсь в объяснения теории воспитания со- ветских времён, в которые важнее всего было – вырастить Чело- века. Дать ему достойное образование, заложить нравственные ценности, выработать волю, и т.д. и т.п.. Что «телячьи нежности» (тут, кстати, мне и Армине пришлось отдельно потрудиться с пе- реводом) считались лишними, так как они приводят к избалован- ности (еще одно слово, перевод которого был непрост).
Ануш смотрит на меня, понимает и не понимает одновременно.
В этот момент мам джан (которая по-русски практически не понимает) притягивает меня к себе, гладит по голове и ласково приговаривает что-то нежное, причитая: «Жаль, очень жаль». А потом кладет мне в тарелку последний кусок сладкой домашней халвы. И я растекаюсь, плавлюсь и наполняюсь любовью. Той са- мой, что бывает только на кофе и на молоке...
Ануш смотрит на меня так, что я не могу удержаться от вопроса: – Ануш, я тебя расстроила?
Ануш молчит в ответ, но я все вижу в ее наполненных слезами глазах.
Она неподдельно искренне удивлена тому, что на свете бы- вают мамы, которые не умеют любить своих детей. И бывают де- ти, почти пятидесяти лет от роду, которых любят чужие мамы.
На том и расходимся. Напоследок Ануш снова веселит меня шапкой. До моего дома мы идем вместе, а потом я смотрю вслед маленькой женщине, что пошла любить своих внуков, так, как ее научили мама, бабушка и жизнь...
с. Зар Котайкской области декабрь, 2022 г.
Источник – "Литературная Армения" 2-2024
